[Skip-Beat]

Название: sacrifice
Автор: summerwine
Бэта: нет
Статус: закончен
Пейринг: Шотаро/Кёко
Рейтинг: R, наверное
Жанр: драма, ангст
Дисклеймер: все права на персонажей принадлежат тем, кому они принадлежат
Предупреждение: некий ООС, наверное
От автора: желаю всем пожалеть моск и не читать

Лето обещали дождливым, грозовым, поэтому никто особо не удивился, когда с ударом молнии во всём здании отключился свет, остановились лифты и потухли красные лампочки на камерах.
- Съёмки откладываются, ребята, - пожав плечами, режиссёр скосил глаза и высунул кончик языка, но никто этого не увидел.

В павильоне темно.

В женском туалете, из которого крадучись, вытянув руки перед собой, вот уже минут пять пыталась выйти Кёко – тоже.
Пыталась выйти – это громко сказано.
Сначала она врезается в многочисленные раковины, потом в кафельную стену, а когда руки смыкаются на заветной дверной ручке, кто-то с другой стороны с силой толкает дверь, впивается пальцами в её рубашку и впечатывает девушку в стену. Пока мозг получает информацию об ушибленном затылке и больных лопатках, чьи-то бешеные глаза напрягаются, силясь разглядеть её. Она верит, что это случайность, сама же извиняется и пытается объяснить ситуацию, но ей знакомым голосом приказывают заткнуться. Она мигом замолкает. Один он умел приказывать так, что бы ему подчинялись. Но Кёко борется со старыми привычками, на самом деле она просто растерялась.

Он прижимается к ней, выплёвывает гадости ей в ухо, раздвигает коленом ноги, проводит ладонями по её плечам, спускается к запястьям и больно сжимает кисти. Руки у него холодные, а дыхание прерывистое.
- Безмозглое ничтожество, - и голос выдаёт в нём голодного, измученного пса.

Он утыкается носом ей в шею, как делал не раз, когда они жили одним миром на двоих; когда она была удостоена чести видеть то же солнце, что и он. Он был богом, а она – его верным слугой. Она была сильнее его, как и подобает всем слугам, охраняющим святых. Она, подобно преданному самураю, стояла за его плечом и жила одним лишь его голосом, который умел приказывать так, как приказывали когда-то императоры и фараоны. Она была уникальной, потому что умела страдать за двоих, рвать волосы на голове и разбивать руки в кровь в случае его неудач. Если бы они старели вместе, она бы забрала себе все его морщины и седину, слабость в руках и ногах. Будь он чуточку умнее и осторожнее, она бы и сейчас сидела у его ног на поводке, с благодарностью принимая любой его каприз, любую его истерику.
Но он просчитался вдвойне. Кёко умела ещё и дышать за двоих, а он – нет. Это было его маленьким недостатком, одной из тех слабостей, коими обладают лишь боги, спустившиеся на землю. Он спасался тем, что забирался ночами к Кёко под одеяло и, прижимаясь к ней всем телом, заставлял сердце снова биться, а лёгкие наполняться воздухом. Она дышала, а он повторял за ней. Пока он был богом, это всегда его спасало…

Шотару расстёгивает пуговицы на её рубашке, касаясь пальцами её кожи часто-часто. Специально. Он греет холод своих рук о её живот, рёбра и, наконец, находит подтверждение тому, что всё это было: и его безграничная власть, и её самозабвенная жертвенность. Он обводит подушечкой пальца иероглив, вырезанный ножом на тонкой коже под самой грудью, - обводит самого себя, своё имя, которое должно оставаться тайной для простых смертных. Это всё равно что найти в современном мегаполисе осколки древней цивилизации, развалины языческого храма, всё равно что вновь обрести веру – в себя; его сердце, пусть слабо, но бьётся и с каждым новым ударом в темноте рождаются разноцветные бабочки.
Кёко ненавидит этот шрам. Ненавидит за то, что от него нельзя избавиться так просто, как она это делает в гримёрке, исполнив роль Мио. Ненавидит за то, что он такой настоящий. За то, что дверь в прошлое всегда будет для неё открыта, и он, этот шрам, это клеймо – одна из главных тому причин.
Шотаро опускается на колени, обхватывает её бёдра руками, прислоняясь носом к тому месту, на котором красуется шрам. Жадно вдыхает запах своей былой власти. Это так же приятно, как кубик наркотика в венах того, кто готов был вот-вот всадить себе пулю в лоб от нескончаемой ломки. Спустя время он из последних сил отталкивается от неё, прислоняясь к холодной стене, садится на пол, вытягивает ноги и накрывает ладонью усталые глаза. Кёко понимает, что она свободна и может идти. Она опускается на корточки рядом с ним и вслушивается в тишину.
- Проваливай, - хриплым, будто со сна, голосом говорит он. Это даже не приказ, это отчаянная жажда умереть, прям тут, на полу. Она тянется к нему, обнимает его, прислоняется щекой к его щеке. Он всё это время плакал. Только боги умеют так тихо плакать. Она греет его тело своим, прижимается так сильно, что теперь у них одни лёгкие на двоих.
- Дыши, - приказывает она. Так приказывают только самые преданные и сильные слуги своим святым, когда те умирают. И он подчиняется. Кажется, что сейчас у них на двоих одна гроза, дождь и темнота. Как в старые добрые времена.

Тучи расходятся. Под потолком загораются люминесцентные лампы. Бабочки сгорают. Когда Кёко поднимается с колен, встаёт в полный рост и застёгивает рубашку, у Шотару больше не сбивается дыхание, а глаза снова обретают свой блеск. Даже тёмные разводы под ними уже не так заметны, и цвет лица перестаёт пугать своей нездоровой бледностью.
- Зачем? – спрашивает он, когда она нажимает на дверную ручку. Кёко молча выходит из туалета, оставляя его одного. На самом деле ей нравилось сидеть на поводке у его ног, жить его радостями и падениями, дарить ему своё дыхание. И если бы он был чуточку умнее и осторожнее…

- Кёко, ты в порядке? – Рен всегда о ней беспокоится. Он сильный и преданный, он умеет заботиться и защищать.
- А то! – смеётся она и ни разу не врёт. Сегодня она снова спасла Бога. Разве ей может быть плохо?